Следование за Христом

Меню сайта

По моему мнению, действительно трудным является именно тот момент, когда человек находится в сознании и понимает, что ему придется умереть, и когда он имеет достаточно сил, чтобы оценить свою жизнь, и замечает, что жизнь была прожита зря. Расстаться с непрожитой жизнью — самое трудное.

Поэтому я смею утверждать, что человек уже сам предвосхищает, какой будет его смерть. Момент физической смерти не есть действительная смерть. Человек умирает в тот миг, когда открывается, какую смерть он выбрал, когда выбор был еще возможен. Существенно то, устоят ли избранные нами ценности жизни, когда все внешнее разрушится. Эти ценности невозможно купить за деньги. Можно только посвятить себя им, отдавшись на служение им.

Истинное раскаяние даже в преддверии смерти может дать человеку возможность стать причастным к этим ценностям, но раскаяние нельзя вызвать насильно. Совершить подобное мы не властны, и потому не нужно утешаться тем, что свои дела мы приведем в порядок позже. Решение о достойной человека жизни нужно принять сегодня, прямо сейчас.

Иногда можно с точностью определить те пять стадий смерти, которые мы рассматривали в соответствующей главе (мы опираемся на книгу Рапорт о смерти Кюблер-Росс). Когда стадия отрицания преодолена, ситуация может осложниться возникновением агрессивных настроений, относящихся к стадии ненависти.

Один пациент со злобой сказал мне после молитвы, проведенной в больнице:

—      Вам не удастся обратить меня этими вашими сладкими проповедями! Никто меня не запугает настолько, чтобы я захотел оказаться на небесах!

Какое противоречие заключалась в этих словах! Я никого не пытался запугать, но одно мое присутствие рождало в нем страх! Нашей реакции очень часто основываются на чувствах и полностью лишены фактического содержания.

Я ничего не ответил и стал ждать продолжения. Оно не замедлило последовать и было подобно извержению вулкана. Умирающий был на этапе ненависти. Я не могу вспомнить этот диалог дословно. Помню только, что, когда он выплеснул свои чувства, я ответил:

—      Возможно, вам кажется, что Бог не может любить такого злого человека. Но я знаю, что Бог, Который во Христе молился за распинающих Его, любит вас на столько глубоко и искренне, что ваша злоба не достигнет тех глубин или высот.

Когда я вернулся через неделю, я встретил совершенно другого человека. Я увидел человека, который мог спокойно говорить о решающих вопросах, также и о своей смерти. Он получил необходимую помощь, чтобы перейти от той стадии к стадии принятия. Он освободился от депрессии, и наша беседа была отмечена человеческим достоинством перед смертью.

С умирающим человеком, вступившим в стадию принятия, радостно проводить причастие. Мой друг, настоятель церкви, находился на смертном одре. Я знал, что он особенно любил причастие, что для него причастие означало то, о чем пел Грюндтвиг в своем гимне: «Как радует причастие Иисуса сердце мое!» Однако лечащий врач всячески противился причастию, говоря, что больной не в силах выдержать его! Печально, когда люди пытаются заглушить свой страх перед смертью, прикрываясь «глубоким» знанием дела.

В связи с этим можно рассказать о последних минутах папы Иоанна XXIII. От него пытались скрыть, что он обречен. Лечащий врач, личный друг папы, доктор Газбарини рассказывал: «Следует использовать орудие надежды, даже если речь идет о самом папе. Из жалости мы пытались обманывать его, насколько это было возможным, хотя это и не было столь уж необходимо, учитывая его духовные силы (курсив Э.Э.). Мы сказали, что у него воспаление желудка, но он ответил: "Мой чемодан собран"».

Остается только удивляться рассказу доктора Газбарини. Но какую надежду нам нужно использовать как орудие? Исходя из всего, неразумную надежду, потому что если бы имелась реальная надежда на выздоровление папы, то прибегать к орудию лжи не пришлось бы. А может быть, Газбарини имеет в виду, что только врач может питать утопическую надежду на выздоровление? Тогда он знает пациентов очень плохо. Зачем опускаться до такого недостойного и задевающего человеческое достоинство поступка, который может разрушить дружбу? Означает ли это, что доктор Газбарини менее компетентен, нежели средний врач? Это ли я имею в виду? Совсем нет, хочу только сказать, что если бы он глубже понимал значение христианской надежды, он смог бы лучше понимать и себя самого и пристальнее в себя вглядеться. Тогда он понял бы, что «орудие надежды» является лишь эвфемизмом страха смерти и поразился бы тому, что не смог вникнуть в ситуацию спокойно и рассудительно. Подобная незрелость вынуждала доктора Газбарини поступать недостойно.

Подумайте, что он теряет. Перед ним лежит человек, чемоданы которого собраны, он готов отправиться в путь, потому что знает, что заключено в христианской надежде. Им нужно было бы поменяться ролями. Если бы папа смог бы научить врача, как ему достичь такого здоровья, при котором возможно и принятие смерти!

Вокруг больного совершаются разного рода манипуляции. Пусть так, но есть грань, переступать которую никому не дано. Никто не властен манипулировать больным. Никто не властен отнять у него то право, которое даровала жизнь нам всем: право на собственную смерть. Этого мы не должны отнимать у ближнего, сколько бы «надежды» еще ни было впереди.

Ранее я подчеркивал, что терапия, ведущая к несостоятельным результатам с точки зрения душепопечительства, неприемлема, и в случае с папой терапия была совсем не тем, чем она должна бы быть.

Два искушения, которые нужно преодолеть

Духовник должен быть предельно внимателен и сосредоточен даже у постели умирающего. Постоянно присутствует риск, что он действует неправильно или не соблюдает требования человеческого достоинства. Возможно, кто-то опередил его. Здесь мне вспоминаются все те случаи, когда, пользуясь слабостью больного, пытаются заставить его обратиться в последнюю минуту или хотя бы разрешить священнику дать ему причастие.

Мне доводилось быть свидетелем поразительной людской неправоты. Все отделение больницы пребывало в крайнем смятении, потому что родные потребовали пастора, хотя сам умирающий этого не хотел. Это так же Ужасно, как и то, что в иных отделениях не решаются позвать пастора, даже если больной хочет этого, если он только найдет в себе смелость высказать свое желание.

Как в кругу атеистов, так и в кругу верующих, встречаются люди глупые и не умеющие любить. Иногда я даже думаю, что, может быть, атеизм и «вера» являются лишь разными прикрытиями одного и того же, т.е. прикрытием того эгоизма, с которым людям не удается совладать.

Есть люди, которые считают, что все должны обратиться их способом. Если же обращение происходит иначе, вера этих людей не принимается ими, даже если она на самом деле живая. Человек должен прийти к вере правильным путем, и когда ближний заболевает и находится при смерти, возможно, что он «обратится» под сильным нажимом и давлением.

Если человек не обратился прежде, чем оказался при смерти, мы не должны увеличивать его ношу вины, вынуждая его к неискреннему обращению. Конечно, это хорошо, если мы сможем помочь умирающему действительно обратиться. Подобные случаи мы описали раньше в этой главе. Человек же, который пытается добиться результата при помощи давления на другого, виновен в тяжком грехе, столь же тяжком, как если бы он вытребовал себе завещание у слабого больного человека.

Духовник может быть искушаем еще и другим способом. Он желал бы, чтобы Евангелие светилось как можно ярче, и поэтому извлекает на свет все, что может усилить подавленность и чувство вины у умирающего. Нам необходимо помнить в любой жизненной ситуации, не только перед лицом смерти, что подобная попытка может привести к совершенно противоположному результату. Если сначала создают мрачный фон, сгущая краски, а затем провозглашают весть о свете, то это не имеет ничего общего с принципами здоровой терапии и правильного душепопечительства. В Евангелиях мы не находим ни одного примера, чтобы Иисус действовал подобным образом.

Это относится и к чувству вины и виновности. Проповедь или душепопечительство не должны быть направлены на усугубление виновности, ее и так слишком много. Поэтому ироничное высказывание Вольтера о Боге на самом деле приоткрывает евангельскую истину. Он сказал: «Il est son metier a pardonner» (Его профессия — прощать). Если бы Вольтер понял истинность своих слов, его жизнь могла бы измениться. Эти слова, понятые иначе, могут стать вестью духовника умирающему. Для Вольтера они были иронией, для христиан они означают освобождающую действительность.

Ты приготовил предо мною трапезу

«Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих...» (Пс. 22:5).

Всякий раз, когда я читаю псалом 22, я задумываюсь над этим стихом, размышляя в особенности о том враге, которого имел в виду псалмопевец, — о смерти. Приготовленная трапеза обращает мысли к трапезе Вечери Господней.

Какое значение имеют две зажженные свечи на ночном столике умирающего, белая скатерть и ароматные цветы? Пытаемся ли мы просто создать некую обстановку? Возможно, вопрос не только в этом. А что, если мы нуждаемся в помощи, чтобы переживать истины, освещающие серость будней, истины, которые более велики, чем могут воспринять наши чувства, и которые возможно принять, только когда это касается личности в целом. Таинства и относящаяся к ним символика могут выразить больше, чем одни только слова. С точки зрения психологии, мы видим, что таинство может стать опорой человеку, и не только в области эмоций. Оно может превратиться в мгновение, когда всплывут воспоминания о многих праздниках. Я не думаю, чтобы что-либо другое могло избавить от чувства одиночества и отстраненности в той же мере, как конкретное ощущение семейного единства со святыми.

Это можно проиллюстрировать следующими примерами.

Первый пример показывает, что нам вовсе не обязательно понимать надежду так, как понимал ее доктор Газбарини. Пациент был настолько слаб, что мог лишь шептать. Врачи оставили всякую надежду. По их представлению, речь шла о нескольких минутах. Наконец пациенту удалось дать понять духовнику, что он имел в виду. Духовник спросил, желает ли он принять причастие. Лицо мужчины прояснилось. В подобной ситуации роли пациента и духовника, понятые на более высоком уровне, меняются, хотя внешне остаются прежними. Духовник остается духовником, но он понимает, что умирающий человек в высшем понимании становится его духовником.

В конце причастия духовник прочел из псалма 102: «Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя — святое имя Его. Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его. Он прощает все беззакония твои, исцеляет все недуги твои; избавляет от могилы жизнь твою (курсив Э.Э.), венчает тебя милостию и щедротами; насыщает благами желание твое, обновляется, подобно орлу, юность твоя».

Когда же на следующий день врач попросил дать ему бланк, чтобы написать свидетельство о смерти, он был крайне удивлен, когда медсестра сказала, что самочувствие больного отличное. Вскоре пациент был выписан из больницы. Если мы будем использовать орудие Надежды, тогда мы имеем действительную надежду, которая не основывается на вынужденной лжи и которая сильнее, чем авторитет врача.

Причастие у постели умирающего иногда превращается в хождение по краю бездонной пропасти. Но может случиться и так, что во время этого хождения падающий обвязывается крепкой веревкой, с помощью которой его возвращают к жизни.

Но даже если этого и не происходит, все равно можно ощутить победу. Один мужчина всегда поворачивался спиной, стоило мне войти в его комнату. Это явно говорило о том, что пастора не хотят видеть. Но однажды я был изумлен, когда ранним утром меня вызвали к нему.

Он рассказал, что какой-то демон мешал ему поступать так, как ему хотелось бы, т.е. встретиться с духовником. Теперь он знал, что наступил его последний день, и демон уже не может удерживать его. Он смело и без сомнения исповедал свои грехи. Столь же естественно после отпущения грехов мы провели причастие за красиво накрытым столом. Небесный свет наполнял комнату. Этот свет зажег Спаситель в ту ночь, в которую предан был, и он светил еще ярче утром третьего дня, когда камень был отодвинут от могилы.