Следование за Христом

Меню сайта

Паника

Иногда горе, усиливаясь, переходит даже в панику. Это уже пятый этап, во время которого поведение человека подобно поведению при психозе. Он не спит и не ест и очень беспокоен. Ужас перед магическими силами охватывает всю его душу. Он абсолютно уверен, что его деятельность и наоборот — бездействие влияют на его жизнь и на жизнь близких.

Я в своей практике встречался с этапом паники только когда ей предшествовало горе, когда родные начинают скорбеть о смерти близкого, пока он еще жив. Не могу с уверенностью сказать, но вполне возможно, что психически лабильные люди легко вступают в царство горя преждевременно.

Горе действительно можно пережить заранее так, что в связи с этим процессом ощущаются некоторые из описанных в этой главе этапов. Скорбящему кажется ужасным, если он в момент смерти близкого окажется на агрессивном этапе горя. В этом случае он может считать свою агрессивность причиной смерти.

Помыслы о самоубийстве и попытки воплотить их в жизнь также относятся к этому этапу. Скорбящий хочет следовать за покойным любой ценой. Другие боятся лишиться разума, и им необходимо время, чтобы избавиться от страхов. Если духовник не способен оценить, насколько велик риск самоубийства, ему стоит посоветоваться со специалистом.

Виновность

Основным признаком наступления шестого этапа является чувство вины. Скорбящий начинает анализировать, судить себя и вспоминать все те ситуации, когда он вел себя бессердечно по отношению к покойному. Он считает, что ему нужно было относиться к нему с большими теплотой и любовью.

Здесь мы снова видим, что значит ситуация, когда смерть становится частью качества жизни. Нам постоянно нужно стараться жить полной жизнью, всегда помня, что смерть неизбежна.

Ощущение виновности скорбящего концентрируется не на содеянном им зле, но на том добре, которое он не сделал.

Горечь и тайная злоба

Седьмой этап труда над горем характеризуют негативные чувства: агрессия, горечь и тайная злоба. Когда эти чувства прорываются наружу, они еще более усугубляют чувство вины. Поэтому этап горечи и тайной злобы очень тесно соотнесен с предыдущим этапом. Естественно, что негативные чувства не хотят изливать на умирающего или на умершего — хотя, к сожалению, случается и это, и поэтому ищут козла отпущения. Это чувство отчасти противоречит здравому смыслу и относится скорее к тем ассоциациям, которые возникли, когда скорбящий пытался предотвратить смерть близкого человека, нежели к умершему. Хотя никто не может предотвратить смерть, человек часто восстает против этого всесильного врага, и поэтому реакция его носит негативный характер.

Горечь скорбящего часто обращается на сиделок или обслуживающий персонал. Производя отпевание покойного, я сам часто становился объектом горечи и выплеснутых эмоций родных. В данной ситуации духовнику важно понять, что происходит в действительности, чтобы не воспринимать все это как личное оскорбление.

Горечь может быть обращена и на другие группы людей, институты или на Бога. Иногда врачу угрожают обращением в суд, потому что он, по мнению близких, не сделал всего возможного для спасения больного. Один профессор медицины на семинаре в Хельсинки, посвященном вопросу смерти и горя, утверждал, что врачу в любой ситуации следует помнить о возможности суда. Этот страх врача обнажает незрелость общества. Если бы мы были в достаточной мере зрелы и духовно здоровы, мы судились бы меньше и были бы более подготовлены к тому, что нас неизбежно ожидает.

Как следует поступать духовнику при общении со скорбящим, находящимся на этапе агрессии? Похоже, что некоторые исследователи боятся злобы, обращенной на Бога (в том числе Вестберг). Желательно, конечно, чтобы скорбящий не остановился на этапе злобы, направленной на Бога, но с другой стороны, нужно помнить, что Иисус пришел, чтобы искупить именно эту злобу, эту ненависть. Будучи духовниками, нам нужно через слова и через всю нашу сущность донести любовь Христа до тех людей, которые распинают Его. Мы не знаем Христа до тех пор, пока не увидим, как Он несет за нас бушующую внутри нас убийственную злобу. На память приходят слова апостола Иоанна: «И, неся крест Свой...» (Ин. 19:17). Иисус не ответил на обвинение об оскорблении чести, но добровольно подчинился. Он нес не Свой крест, но мой крест, который создала моя ненависть. Осознание этого обезоруживает. Я избавлен от лукавого, освобожден от оков зла.

Сейчас Господь призывает меня следовать за Ним и оказывать ту любовь, которая вынесет извержение злобы ближнего. Будучи во Христе, мы можем научаться терпимости и прощению. Ведь какая благоприятная возможность нам предлагается на этапе агрессии и ненависти скорбящего провозглашать живое Евангелие Христа!

Нетрудоспособность

Иногда скорбящему приходится переживать и восьмой этап, которому присуща неспособность вернуться к работе. Пройдет ли человек или нет через этот этап зависит от того, насколько он одинок и отчужден от других. Когда же наше общество созреет до такого единства, чтобы скорбящий не оставался один на один со своим горем? Когда мы сами будем готовы воспринимать собственную смертность плодотворным образом? Если мы не найдем в себе смелости встречать смерть и тленность и говорить об этом, мы окажемся в плену поддельной, ложной культуры, которая сталкивает человека в духовную пропасть и невротическую ложь жизни.

Если мы не можем принимать смерть и горе, мы не можем достойно встречать и действительность, у нас нет на это смелости. Мы не решаемся жить. Если мы будем постоянно проходить мимо горя и избегать его, тогда за нами по пятам будут идти болезнь и смерть, так как я убежден в том, что многие болезни вызваны страхом человека встретиться с действительностью.

Но у этого явления есть и другое последствие: оно ограничивает нашу жизнь. Мы не можем делать то или другое, потому что это напоминает нам о смерти и тленности. Постепенно мы становимся заключенными в собственной тюрьме. Отказавшись от труда над горем, мы лишили себя возможности иметь жизнь с избытком.

Человек может кинуться и в иную крайность — начать заглушать горе психотропными лекарствами. Он в действительности не присутствует на похоронах и боится встретиться с самим собой и после похорон — вместо этого он отдаляется и обособляется.

Поэтому очень важно не строить стен вокруг смерти и скорбящего ближнего, но самим быть «стеной плача». Мы можем сами научаться жить, если готовы общаться с ближним, когда он искренен до предела. Кто решится войти в «жилища» скорбящих, тот получит великие богатства, потому что перед смертью все обретает свои истинные пропорции. С нас снимут все ненужное, и мы сможем ощутить богатство, которое сокрыто в том, что человек сосредоточивается лишь на самом главном и истинном.

Проблески света

Наконец наступает день, когда казавшаяся бесконечной тьма, подавленность, тоска и эмоциональные перепады остаются позади. Нежданно-негаданно скорбящий замечает, что у него появились желания, относящиеся к будущему и к продолжению жизни. Это чувство может быть так быстротечно, что человек не успевает заметить его. Но оно действительно было, и рано или поздно оно будет осознано горюющим. Он удивляется и думает: «Возможно ли это, есть ли у меня право на эти ощущения?»

Скорбящий вступил в девятый этап, и труд над горем уже подходит к концу. Скорбящий прошел весь процесс, желательно, чтобы это было сделано искренне и глубоко. А если это все-таки произошло, душа пережила такое оздоровительное и духовно обогащающее очищение, что ничто не может заменить его.

Человек стоит на пороге нового этапа жизни, он созрел и может вернуться к работе и к людям. Мы видим, как он изменился. Мы встречаем в нем совершенно нового человека. С ним можно беседовать о насущных вопросах жизни на таком уровне, в котором нет места лицемерию и лжи.

Возвращение к жизни новым человеком

Начался десятый этап труда над горем, этап жизни. Необходимо ли включать его в труд над горем? Ведь последний этап горя — это, собственно говоря, предыдущий, девятый этап, этап пробуждения искры надежды.

Но мы можем говорить о десятом этапе в том смысле, что скорбящий человек приобретет новый взгляд на то, что принесло с собой горе. Если этот опыт прошел надлежащим образом, скорбящий прежде всего научился тому, что путь к действительной, истинной жизни лежит через смерть.

Смерть учит нас умереть от таких дел, к которым мы иначе легко могли бы привязываться и которые мешали бы нашему росту и созреванию. Горе заставляет нас встретиться со смертью. Поэтому оно может помочь нам найти самих себя. Мы не можем найти свою тождественность, если не будем очищены так, что научимся умирать от всего ненужного и сосредоточимся только на самом главном.

В этом случае мы не станем искать общения с ближним потому, что у него есть деньги или потому что он занимает завидное общественное положение. Мы встречаемся с ним для того, чтобы обогатиться через общение, на человеческом уровне. На этом уровне пропадает тщеславие, и мы можем найти то богатство, которое сокрыто в действительной встрече между людьми. На этом уровне истинное чувство духовного единства обогащает обе стороны, порождая ощущение святости жизни.

Таким образом, горе дает человеку еще более глубокий опыт веры. Без подобного опыта вера останется мертвой, вместо того чтобы быть динамичной силой, действующей в будничной жизни. Горе может привести к такому опыту воскресения, где нам больше не нужно заставлять себя верить в вечную жизнь. Ибо к этому моменту вечная жизнь уже превратила горе в единство с Тем, Кто есть вечный источник богатства и значения.

О душепопечительстве умирающего ближнего

Нам не нужно возвращаться далеко в прошлое, чтобы заметить, что заголовок этой главы отсутствовал даже в тех произведениях, где можно было бы ожидать найти его. Ранее упомянутое произведение Уилсона является значительным исключением в этом единодушном молчании. В последние годы наблюдаются шаги по пути изучения этой темы.

Анкер Аггебу имеет в целом верное представление, хотя у него нет ясной формулировки идеи смерти. Аггебу вполне осознает, что душепопечительство умирающего нельзя отделять от душепопечительства иного рода. Это самое главное в его произведении. Если душепопечительство не оказывалось до момента наступления смерти, тогда, обычно, слишком поздно что-либо предпринять. Человек с зачерствевшим сердцем, скорее всего, не окажется на кресте рядом с Иисусом, а если даже и оказался бы, он, по всей вероятности, отреагирует, подобно нераскаявшемуся разбойнику. Душепопечительство не означает, что в последний момент мы пытаемся спасти сгоревшие дотла снопы, перенеся их в небесный сарай. Цель душепопечительства заключается в том, чтобы спасти всего человека для наполненной смысла, созидательной и достойной человека деятельности в служении Богу и ближним.

Просто греховно оставить вопрос о спасении незатронутым и считать, что к нему возможно вернуться только, когда иных альтернатив нет. Это означает противостояние Божьей любви тогда, когда у человека еще достаточно сил, чтобы служить ближнему.

Поэтому можно сказать, что душепопечительство умирающего — это самое обыкновенное душепопечительство. В идеальных случаях — это продолжение длящегося всю жизнь душепопечительства в ситуации, когда выяснение отношений со смертью зависит от того, как человек в действительности ощущает смерть. На основании вышерассмотренного мы могли бы назвать душепопечительство умирающего последней битвой, ставящей своей целью приобретение истинной тождественности.

Во все времена считалось, что в моменте смерти сокрыто что-то особенное, хотя люди не всегда понимали, почему конец жизни более значительное событие, чем сама жизнь. Момент смерти не самое главное. Сама жизнь во много раз значительнее, и только через нее момент смерти обретает свое значение. Ведь в момент смерти, в последнем итоге, становится ясно, было ли качество жизни таким, чтобы выстоять и в момент смерти. Иными словами: в последний миг становится ясно, была ли смерть качеством жизни.

Этот вопрос очень важен в современном обществе, в котором бегство и ложь ставят свою печать на отношение к смерти, Богу и вечным ценностям. Одна медсестра говорит по этому поводу следующее:

«Осмелюсь утверждать, что способность сопереживать обслуживающего персонала как бы притупляется. Это должно происходить хотя бы из чувства самосохранения. Со стороны жизнь в больнице может часто показаться уродливо-комической — представьте картину: грохочущий телевизор и за стеной — умирающий пациент. Здесь мы подходим к двуличной роли медперсонала. Долг молчания обязывает сестру даже обманывать пациента, если разговор коснется тем, которые лечащий врач или близкий (курсив Э.Э.) попросил скрывать от больного».

Как мы видим, обслуживающий персонал попадает в довольно сложную ситуацию. Это выявляется также при прохождении медсестрами курсов усовершенствования. Они почти всегда просят, чтобы обучение коснулось душепопечительства умирающего и душепопечительс-кой беседы. И это действительно благодарная публика — медсестры, работающие среди умирающих. Ведь врач, как правило, к моменту смерти уже не оказывается поблизости!

Почему положение обслуживающего персонала так трудно? Неизбежно ли притупление чувств из чувства самозащиты? Необходимо ли обслуживающему персоналу подчиниться двойственной морали? Нужно ли долг молчания понимать как долг говорить видоизмененную правду? Или нужно считать медсестер аморальными и безответственными, если они могут унизиться до обмана перед лицом смерти?

Давайте рассмотрим эти вопросы по порядку, начиная с последнего. Предоставим слово доктору Уилсону. Он берет для примера один «трогательный» случай: речь идет о пациенте, который страдал неизлечимой раковой болезнью. Больного уверяли, что ему удалили камни в желчном пузыре. Когда пациент засомневался, медсестра принесла ему камни — удаленные у другого больного — и спросила: «Теперь вы довольны?»

Уилсон комментирует: «Эта медсестра ни безответственна, ни необычна. Она эффективно заботится о больных. Что же заставляет честного человека вести себя таким странным образом? На мой взгляд, обслуживающий персонал отражает чувства общества. А общество требует скрывать и отвергать смерть. Так же, как отдельный человек может вместе с толпой быть виновным в линчевании негра, так и медсестра может оказаться связанной предрассудками общества, отвергающего смерть, и по этой причине поступать безответственно и нерационально ».

Если душепопечительство умирающего является прямым продолжением душепопечительства, которое он получал в течение всей жизни, тогда нет нужды скрывать что-либо, но вполне можно говорить правду открыто и честно. Как я счастлив оттого, что смерти моей матери предшествовал день, когда мы говорили почти исключительно об окончании жизни и особенно о том, какие надежды она питает по отношению к собственной смерти. Она хотела умереть скоро, но мы и не надеялись, что ее надежда осуществится уже на следующую ночь. Я радуюсь тому, что смог узнать, о чем думала моя мать и каким виделся ей ее уход.

Очень трудно заботиться о душе такого пациента, который, даже будучи на одре смерти, не желает ничего знать о тленности человека. Я согласен с мнением Уилсона о том, что это — следствие царящего в обществе принципа отрицания. Живем ли мы во времена отступления, отречения от Бога, во время тьмы? Как долог еще наш путь, прежде чем мы поймем, что такое созревание, человеческое достоинство и истинная духовность? Когда мы будем готовы согласиться с тем, что у человека есть право на достойную смерть?

От степени зрелости обслуживающего персонала зависит, можно ли помочь умирающему достигнуть зрелости. То, что врач запрещает обслуживающему персоналу говорить пациенту правду, отнюдь не обязательно проистекает из неспособности пациента выслушать ее. Причиной может быть то, что сам врач не выносит мысли о смерти. То же самое может относиться к медсестре и, к сожалению, к пастору. Если они сами не научились правильно относиться к смерти, они не смогут помочь умирающему.

В положительных случаях медсестра может помочь пациенту своим участием — участием смертного человека рядом с умирающим.